Планируя послесловие, я хотел осуществить то, ради чего собственно задумывал эту серию статей – продемонстрировать психотерапевтический потенциал повестей о Ходже Насреддине. В этой связи, как мне казалось, можно было бы много о чем сказать. Это и прекрасные диалоги, которые достойны учебников психотерапии. А, главное, то душеподъемное настроение, которое до сих пор рождается при прочтении повестей. Время их не старит, а только подчеркивает актуальность. Хотелось вспомнить еще раз о моем незабвенном учителе Архангельском А.Е., обучившим меня основам психотерапевтического мастерства. В его внешнем облике, манере общаться, преодолевать бюрократические препоны и противостоять внутрикафедральным интригам, мне уже тогда виделись черты этого героя. Да и сам он при случае любил цитировать Ходжу Насреддина.
Казалось бы, все готово для переложения замысла на бумагу, но не зря говориться, что у текстов своя судьба. Она проявляется не только в особенностях их существования после опубликования, но и непосредственно в процессе создания. Как и в судьбе человека, в качестве поворотного пункта нередко выступает его величество случай. Для меня таковым оказался разговор (точнее их серия) с очень талантливым и самобытным писателем Андреем Проскуряковым. Обсуждения происходили после опубликования каждой из частей статьи. Благодаря его поддержке с ноткой мягкой и доброжелательной критики последующий материал вдруг получал совершенно новое развитие. После опубликования завершающей части произошло еще более неожиданное для меня событие – А.Проскуряков прислал мне письмо со стихотворением, написанным под впечатлением от моих эссе о Леониде Соловьеве. Прочитав его, я вдруг понял, каким на самом деле должно быть послесловие, чтобы более точно и зримо сформулировать завершающую идею этих далеко не полных размышлений о жизни и творчестве выдающегося русского писателя. Но не будем спешить и обратимся для начала к тексту стихотворения Андрея Проскурякова.
Как караван неспешный по пустыне
В Пальмиру из Дамаска, или Ура,
Так время тащится по жизненной равнине,
Гонимое волной песчаной бури.
И караванщик, слившийся с верблюдом
Движения почти не замечает,
И тока времени не чувствует, и всюду
Одно лишь постоянство отмечает.
Извечный караван, что из Дамаска,
Где сталь дороже золота считают,
В далёкий Ур, таща мешки и связки,
Восток и запад примиряя чаем,
Утягивая шёлком и парчою,
И газом невесомым накрывая,
Совсем не движется, он скрылся за чертою
Пространства-времени. И яростью пылает
Слепое солнце, марево клубится;
Разбойники в барханах притаились,
В колодце неба голубые птицы
В застывшие фигуры превратились.
Все вечно, все статично и недвижно:
Идёшь ли в Ур, плетёшься ли обратно,
Верблюду в ухо шепчешь ли чуть слышно,
Или песню долгую затягиваешь внятно...
Коль сроки есть, никто о них не слышал,
И замечать нам нечего; бывает,
Так заржавелый флюгер, что на крыше
Заброшенного дома догнивает.
Вот тут всплывает странное до жути,
Понятие знакомое не многим:
"Осознанное время", что по сути
Мы назовем судьбой или дорогой.
Понятие судьбы... но не такое,
Что было бы у грека или гота:
Летит под горку Колесо слепое
Фортуны, оборот за оборотом.
И катится, покуда не упрётся
Туда, где тень земли плащом чернеет,
Куда проваливается на ночь солнце,
Где держит хитрый вор свои трофеи.
Где прячет ночь от нас сознанье ловко;
Раскидывает карты одеялом
Супруга сна, Морфеева золовка,
Владеющая разума порталом.
Другой судьбы, что дружит с наважденьем
Мы жаждем откровений торопливых:
Движенья нет. Иллюзия движения
Морочит разум путников сонливых.
Все ясно, все понятно, все знакомо...
И время неподвижно! Только время
Осознанное равно чистовому
Итогу. И нога минует стремя,
И ночь ложиться, и глухие струны
Безводного пространства затихают,
Луна лениво освещает дюны,
Восходят звезды, утром ниспадают...
Механики небесной звездный терем:
Материя сама с собой играет!
И время надоедливо, как бремя,
Что утром на верблюда возлагают
Понятие судьбы... но не такое
«Я живу, страдаю, работаю, мучаюсь... Из-за чего? Судьба? Судьба. Почему я так живу, а не иначе? Почему я родился тогда, а не тогда? Не я же себя рожал. Почему? Неизвестно. Вот мне предстоит подохнуть завтра или послезавтра? Почему? А почему не через год? Так что видишь, с понятием судьбы я в результате изучения всей истории философии ….должен сказать… что расстаться невозможно».
Из монолога Лосева А.Ф. в документальном
фильме В.Косаковского «Лосев» (1989 г.)
«Все многообразные пути, которыми люди, призванные к духовному возрождению, действительно приходят к нему, в сущности сводятся к двум: или путь внутреннего перелома, внутреннего решения лучшей воли, побеждающей низшие влечения и приводящей человека к истинному самообладанию; или путь жизненной катастрофы, освобождающей дух от непосильного ему бремени одолевших его страстей».
Соловьев В.С. «Судьба Пушкина»
Одним из действенных способов оценить реальный масштаб личности человека является взгляд на его жизнь через призму судьбы. Это не только познавательное, но и чрезвычайно увлекательное занятие. Понятие судьбы относится к таким базисным категориям, которые волновали человечество на протяжении всей его истории. Не случайно аналогичные по смыслу слова можно найти во всех используемых человечеством языках. Попытки осмыслить данный феномен предпринимались как крупнейшими древнегреческими, так последующими поколениями философов. Среди наших великих современников большое значение философскому осмыслению феномена судьбы придавал уникальный ученый Алексей Лосев. По его мнению, судьба самое реальное, что можно наблюдать в своей и чужой жизни. Она «жестокий лик самой жизни», «жесточайшие клещи, в которые зажата наша жизнь». Наша жизнь и есть судьба, «самая буквальная и настоящая, самая мрачная, бессмысленная, безжалостная, всесокрушающая и неотвратимая судьба».
Пытаясь немного приоткрыть завесу такой устрашающей и одновременно притягательной тайны, наметим хотя бы границы, между которыми располагается бесконечный диапазон сценариев взаимодействия личности со своей судьбой. Одну из таких попыток систематизации сделала известный российский лингвист Арутюнова Н.Д.. В своей статье «Истина и судьба» она выделяет пять ликов силы и власти, определяющей жизнь человека. Судьба, по мнению этого ученого, исторически проявляет себя в роли Распределителя, Игрока, Режиссера, Заимодавца или Судьи. В мифологии (как, впрочем и в реальной жизни) судьбы редко предстают в чистом виде, но в каждом из этих образов есть своя доминирующая черта.
Судьба Распределительница – это греческие Мойры и римские Парки. Раздавая сценарии жизни, они действуют наугад и вслепую. При таком варианте нет места взаимодействия с волей и личностью человека. Последний лишь случайным образом получает долю, часть, удел. Судьба Играющая (Тюхе, Фортуна или Лахесис) в некоторой степени утрачивает безличность. В этой модели превалирует идея превратностей, неожиданных поворотов, непредвиденных обстоятельств – с одной стороны, а с другой – идея личной удачи или проигрыша. Личность в отношении своей судьбы выступает как игрок. В этом случае речь идет не о получении доли, а стремлении выиграть ставку, которая вновь и вновь ставится на кон. Когда игра становится зловещей и бесовской, судьба обретает фаталистические черты.
Смысл понятия судьбы Режиссера помогает понять метафора жизни как грандиозного спектакля на театральных подмостках Вселенной. Режиссер распределяет роли, отдавая главные своим избранникам – мужам рока, людям судьбы. Судьба метит их знаками. Она может даже не баловать своих избранников, но всегда хранит до окончания спектакля. Люди же судьбой не отмеченные, получают место в массовках. Роль, таким образом, символизирует предназначение человека. Причем, от него нельзя уклониться, как бы человек не пытался это сделать. Отличие этой модели судьбы в том, что в нее введено понятие цели. Цель внеположена человеку, но он должен принять участие в действиях, направленных на ее достижение. Его функция инструментальна и исключает или ограничивает творческое соучастие человека.
А вот как описывает Арутюнова Н.Д. сценарий действия судьбы Заимодавца: «Модель судьбы меняется, как только предназначение осмысляется как призвание. Призвание имплицирует талант, ссуженный судьбой или Богом в долг и в рост как в евангельской притче о талантах (Матф. 25). Судьба Заимодавец дает ссуду под проценты. Предназначение ассоциируется с высшей силой, призвание с природным даром. Поэтами и музыкантами рождаются, но ими нужно стать». И далее: «Вынуждение силой сменяется долгом перед даром. Дар требует жертв. Жизнь становится служением. В модели Судьбы Заимодавца цель человека и цель судьбы совпадают. Но человеку нужно, прежде чем поставить перед собой эту цель, обрести в ней уверенность. Он должен "не искать признания, а искать призвания", В этом ему помогает случай. Случай в этой модели судьбы часто выполняет семиотическую функцию. Он утверждает в правильности выбора и способствует реализации дара».
И наконец, высшая власть может принять образ Судьи. При подобном сценарии человек выступает в роли ответчика, а суд зачастую вершит случай. Возможно, выделение этой категории выглядит излишним, так как, уклонение от своей судьбы наказывается в рамках всех представленных моделей. Даже в случае отказа от своего призвания (при сценарии судьбы как Заимодавца), таланту грозит гибель. Так или иначе, выделенные пять основных моделей судьбы в известной мере демонстрируют историческую перспективу в попытках осмысления данного феномена.
Последние две модели судьбы в большей степени соответствуют христианскому ее восприятию как результату Божественного Провидения. Но как судьба в принципе может быть увязана с Божественной Волей? Вот как отвечает на этот вопрос Лосев А.Ф.: «..весь мир представляет собой то Целое, которое неделимо на отдельные части, которое выше отдельных частей и выше их совокупности. Так позвольте, а это же и есть Бог! Который выше всего и всем управляет, и всем движет, и всё…Судьба. Так это и есть момент первоединства, потому что первоединство, поскольку оно охватывает всё в одной неделимой точке, оно и есть, в конце концов, судьба для каждого человека и для каждой вещи. Потому что ты не знаешь намерений Божьих, плана управления миром ты не знаешь».
Что же мы можем сказать в этой связи о судьбе Леонида Соловьева? Наш герой, вне всяких сомнений, был отмечен судьбой и прекрасно знал это. Он достаточно рано осознал свое предназначение, но не всегда последовательно его реализовывал. В его отношении к жизни было что-то от игрока, но безусловно присутствовало понимание ответственности («за все придется платить»). Вот почему свой арест он воспринял не как случайность, а знак свыше (наказание, расплату). Ему удалось вымолить прощение и вновь получить шанс вернуться к исполнению своего предназначения. В какой степени это удалось осуществить Леониду Соловьеву на практике сказать трудно. Мы знаем лишь то, что он реализовал давнишнюю идею написания второй части повестей о Ходже Насреддине, казалось бы, в невозможных для обычного человека обстоятельствах. После освобождения из лагеря, по свидетельству хорошо знавших его людей, он также был полон творческих планов. Но постепенно повседневная рутина, частичный возврат к прежнему образу жизни, злоупотребление алкоголем со всеми вытекающими для его здоровья последствиями вновь отдалили его от писательства. Стоит ли это рассматривать как уклонение от своего призвания, приведшее к фатальному финалу? Примерно таким вопросом, но в другом контексте задавался любимец и однофамилец писателя русский философ Соловьев В.С., анализируя судьбу Пушкина А.С.. Ответ он нашел в одной из строф «Торжества победителей» - знаменитого стихотворения Ф.Шиллера:
«Мир тебе во тьме Эрева!
Жизнь твою не враг отнял:
Ты своею силой пал..»